После...

Яркий свет настойчиво требовал просыпаться. Я открыл глаза.

Прямо надо мной под потолком висел огромный многоламповый светильник, каковые обычно подвешивают над операционными столами. Сейчас, впрочем, он был выключен, и только в глубине некоторых из его "глаз" едва различимо мерцали маленькие красные огоньки. Я не дома. Что это вообще?

Откинув бледно-салатовое покрывало, я сел на... Правильно: на операционном столе. На мне было надето белое хлопковое трико, по ощущениям где-то на размер больше, чем моя одежда. Такая же, на размер больше, белая хлопковая рубаха. Стол стоял посреди просторной белой комнаты, равномерно освещённой множеством ламп в потолке. Кроме стола и светильника - ничего больше. Никакой аппаратуры, никаких инструментов, вообще ничего, что намекало бы на присутствие хирурга и на то, что со мной что-то делали.

От обилия чистейшего белого цвета мне стало не по себе. Я ступил босыми ногами на белый пол, он оказался тёплым. Никаких, совсем никаких воспоминаний о том, почему я здесь и что это за место. Осмотревшись, я обнаружил белую же дверь и решительно направился к ней. Никакого желания оставаться в этом жутком месте не было, нужно как можно скорее найти других людей и восстановить события последних... Часов? Или дней? Я понял, что не представляю даже примерно, какой сегодня день.

Спокойно... Я остановился у двери, держась за её ручку, но ещё не предпринимая попыток открыть. Вариантов не так уж много. У меня могла быть потеря памяти. Или вообще кома. Или наркотический дурман. Может быть я сам где-то обдолбился, хотя, кажется, никогда не имел дел с подозрительными веществами. Может быть меня кто-то накачал наркотой насильно, чтобы доставить сюда. Нет, нет, да как же...

Я расстегнул рубаху, осмотрел и ощупал себя. Никаких швов. Что ж, похоже, из меня ничего не вырезано. Значит это не похищение, и люди в этом здании наверняка окажутся добрыми. Или не успели? Или это инопланетяне хотят скрестить меня с какой-то своей женщиной? А может это розыгрыш или какое-нибудь жестокое реалити-шоу?

Стоп. Мысли одна абсурднее другой. Кто бы тут ни был: если это злодеи - то моя песня давно уже спета. Будь что будет. Я открыл дверь.

Вправо и влево уходил длинный коридор, по обе стороны которого тянулись однотипные белые двери. Белые стены, белый пол, белый потолок. Всё ярко освещено. И всё. Никаких людей, никаких предметов, только пустой коридор. Это что, лаборатория какая-то? Или таки реалити-шоу? Да нет, быть того не может. Я выбрал направление и пошёл направо. Длинный, очень длинный коридор без каких-либо намёков на поворот.

Всё это страшно угнетало: и белизна, и тишина, и полнейшее непонимание ситуации, в которой я оказался. Где весь персонал этого места, чёрт бы их побрал? И где могут быть установлены скрытые камеры, если пол, стены и потолок - это сплошной белый монолит? Я подёргал ручку ближайшей двери: заперто. Идя по коридору далее, я пытался открыть каждую дверь - но ничего не получалось. Занервничав, я побежал.

Через пять или, может быть, десять минут я достиг поворота. По пути несколько раз останавливался, чтобы подёргать двери - все они были заперты. Я повернул за угол - и чуть не споткнулся о стоящее у стены ведро.

Во всей этой до противного чистой белизне обычное грязное металлическое ведро невыразимо радовало глаз. Пустое ведро, вокруг него было рассыпано немного то ли земли, то ли пыли. На боку небрежно намалёван красной краской инвентарный номер 1109, цифры успели немного потечь вниз, прежде чем краска засохла.

Хорошо. Хоть что-то новое. Я взялся за ручку двери, около которой стояло ведро... и она начала поворачиваться! Дверь открылась, и я обнаружил за ней абсолютно пустую белую комнату, намного меньше той, из которой я вышел. Здесь мог бы храниться хозяйственный инвентарь... Но почему до сих пор всё, что я нашёл в этом здании - это грязное ведро? Мысли об искусственности всего происходящего стучали по черепу всё настойчивее.

Но двери начали поддаваться - и это хоть немного обнадёживало до поры до времени. Пройдя мимо тридцати дверей, я смог открыть пять, и за каждой были пустые комнаты разных размеров. Только белые глухие стены, нигде ни одного окна. Наверное, я рано обрадовался.

Я открыл очередную дверь - прямо в лицо мне оттуда что-то стремительно набросилось. Я вскрикнул от неожиданности и отшатнулся. Это оказался голубь. Обыкновенный белый голубь, притомившийся, должно быть, в белой комнате... Нет. В этой комнате было темно. Я собрался шагнуть внутрь, но тут позади раздался стук. Я обернулся.

Голубь был слеп. Он метался по коридору, натыкаясь на стены. Падал. Взмахивал крыльями, кувыркался, подпрыгивал, снова ударялся о стену. В каждом таком месте после удара на стене оставалось небольшое красное пятно. Судорожно мечась, птица добралась до ведра и скрылась за поворотом коридора. Я побежал за голубем. Три... Восемь... Пятнадцать кровавых клякс на стенах. Сразу за поворотом я увидел кучку окровавленных перьев. Словно бы голубь одним махом лишился всего своего оперения. Самой птицы нигде не было видно. Это что ещё за хрень?

Я посмотрел в сторону двери, из-за которой вылетело это несчастное создание. Из открытой комнаты в буквальном смысле наползала тьма: стены в её окрестностях покрылись серым налётом. Я поспешил посмотреть, что она таила в себе. В тёмной комнате сильно пахло гарью. Здесь было почти так же просторно, как в операционной, и все стены сплошь были увешаны флагами различных государств. Многие из них были обгоревшие. Грязные, мятые, растрёпанные. Некоторые флаги были изодраны в клочья и мало чем отличались от обычных тряпок. Некоторые были усеяны отверстиями, словно бы пулевыми. Среди флагов попадались и совершенно незнакомые мне, никогда не встречавшиеся. Так, на несомненно японском флаге в красном круге был изображён чёрный прямоугольник на ножке, пропорциями смахивающий на силуэт телевизора.

Я вышел обратно в коридор. Столько неприятного осадка оставило увиденное - уж лучше бы комната оказалась пустой! После этого двери стали открываться чаще, и за ними всегда что-то было. Столы. Стеллажи. Сейфы. Но я не находил никаких бумаг, ничего, способного помочь мне разобраться в ситуации. Ещё одна комната: стол с большим красным пятном на столешнице, рядом лежал пистолет. Я почувствовал, как по коже моей бегут мурашки.

Хотелось закричать: "Да что это за место, чёрт бы вас побрал?!" Но я не хотел слышать эхо собственного голоса, гуляющее по этому мёртвому белому коридору. Было невыразимо жутко и без того. Накатила волна озноба, заставив затвердеть соски. Я плотнее запахнул рубаху и двинулся к следующей двери.

Комната, покрытая внутри детскими рисунками. Разноцветные фломастеры или маркеры расчертили весь пол и стены примерно до половины моего роста. Обычные семейные сюжеты: родители, домашние животные, игры на природе. Но в одном углу была изображена война: вправо и влево, надвигаясь на две стены, ощетинились оружием солдаты, над ними густо вились завитушки, изображающие, очевидно, дым. Ехали танки и шагали какие-то роботоподобные конструкции.

Следующая дверь. Тоже не запертая. Я замешкался, не решаясь открыть её. Всё и так уже было ясно: все знаки, что подавало мне это здание, явственно говорили о войне. Глобальной и разрушительной. И вряд ли это музей. Да с какого бы чёрта в музее была операционная, да ещё и в которой я оказался на месте пациента? Пусть это всё окажется розыгрышем. Пусть за дверью стоит толпа, готовая заорать: "СЮРПРИИИЗ!!" Пожалуйста. Пусть там окажется...

Взрыв. Посреди небольшой белой комнаты находился макет ядерного гриба в человеческий рост. Облако-шляпка, клубящаяся ножка, широкое основание. Взрыв, словно бы уменьшенный и замороженный во времени. Ужас, поставленный на стоп-кадр. Ноги мои стали ватными. Нетвёрдой походкой я приблизился к серому грибу. Смерть. Безысходность. Я протянул руку, почему-то я был уверен, что непременно нужно коснуться этой гадости, а мозг в это время в панике орал мне: "Беги отсюда! Беги немедленно!" Гриб выглядел так... пугающе натурально. Словно действительно был настоящим, каким-то неведомым образом запертым в этой комнате.

Пальцы встретили лёгкое упругое сопротивление, словно прошли сквозь желе. Моя рука погрузилась в шляпку, и на самом грибе такое вмешательство никак не отразилось. Он не подвинулся, не исказился и тем более не думал рассеиваться. Моя рука просто прошла сквозь него, словно бы это был просто подкрашенный воздух немного большей плотности, чем обычно. Или как если бы голограмма обладала небольшой материальностью. "Или как если бы я был призраком", - подумал я. Да нет, быть не может. Тогда бы я наверняка и сквозь двери мог проходить. Озноб, опять же. С другой стороны: что я, блин, знаю о призраках?

Убираться. Убираться из этого места, скорее! Пока оно не свело меня с ума.

Снова вереница запертых дверей. И одна, расположенная на внешней стене, уже довольно далеко от комнаты со взрывом, распахнулась. Белая лестница. Белые перила. Белый коридор, уходящий вниз и вверх. Ни в одну сторону конца лестничным пролётам не было видно. Это к выходу! Это ведь к выходу? Я побежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки, круто поворачивая на площадках между пролётами. Прочь. Прочь отсюда! Прочь! Да когда же ты закончишься...

Нога налетела на что-то, и я чуть не упал. А по лестнице полетело, оглушительно гремя, металлическое ведро. Отскочив от стены, оно укатилось ещё на один пролёт, и там замерло. Проходя мимо него, я увидел инвентарный номер цвета засохшей крови: 2010. Вниз, всё дальше вниз. Нигде не было никаких намёков на то, на каком этаже я нахожусь. Может быть я уже на подземных этажах? А может быть всё здание - это подземный бункер? Нет. Нет, должен быть выход. Непременно, обязательно должен быть выход.

Я бежал. Шёл. Ковылял. И уже на автомате ступил на очередной пролёт... но вместо него нога встретила ровный белый пол. Я спустился. Обернувшись, увидел двустворчатую белую дверь наподобие входа в лифт. Около неё на белой стене находились две кнопки: красная и зелёная. Зелёная светилась. Её я и нажал.

Створки бесшумно разошлись в стороны. В лицо дыхнуло тёплым воздухом с улицы. Я вышел из здания.

По телу снова помчалось стадо мурашек. Здание стояло посреди равнны, усыпанной щебнем. Серые и белые камни, большие и маленькие, сглаженные и с острыми краями. Поле щебня простиралось во все стороны до самого горизонта и уходило в неведомые дали. Над всем этим немудрящим пейзажем довлело низкое равномерно серое небо. Ни ветерка, ни движения, ни шороха. Ничего.

Сделав несколько шагов по щебню, я развернулся и посмотрел на здание. Огромным серым обелиском без окон вздымалось оно ввысь. В ширину эта монолитная громада выглядела значительно меньше, нежели казалась изнутри. Или, может быть, оно расширяется наверху? Я ведь спускался очень долго... Но нет. Стены выглядели ровными. Я зажмурился и помотал головой, пытаясь согнать наваждение. Но нет, мне не показалось. И те ощущения, что я испытывал ранее, не были мурашками. О нет, настоящие мурашки побежали только сейчас!

Вся обозримая часть здания была покрыта чёрными силуэтами людей и животных.

Взрослые и дети. Большие животные и их детёныши. В самых разнообразных позах. В большинстве своём это были далеко не те позы, в которых можно радоваться жизни или отдыхать. Застывшие в безмолвной, неподвижной агонии. Кто-то в отчаянии, упав на колени и обхватив голову - или простирая руки к небу, словно ища защиту у высших сил. Что-то очень странным показалось мне в расположении этих силуэтов. Что-то подсказывало мне, что надо отойти подальше.

Я шагал по щебню, но в шорохе камней под ногами мне слышались то стрёкот вертолётов, то артиллерийские залпы, то грохот рушащихся зданий. Я прошёл несколько сотен метров и остановился. Босые ноги зудели от прогулки по камням, усталость и голод одолели меня. Но то, что сейчас предстояло мне сделать, было очень важным. Я это чувствовал каким-то семьдесят седьмым или тридцать восьмым чувством. Я посмотрел на небоскрёб, от которого отошёл.

На фоне неба он казался почти что белым, и покрывающие его снизу и, наверное, доверху скопления силуэтов выглядели очень отчётливо. Все эти тени живых существ складывались в гигантские буквы, образующие колоссальные фразы. Наклоняясь то в одну сторону, то в другую; будучи начертанными то снизу вверх, то сверху вниз; на всех языках мира - даже на самых малораспространённых и даже на мёртвых - эти страшные письмена кричали одно и то же: "МЫ ВСЕ ХОТИМ ЖИТЬ".

И я понял, что могу прочитать их всех. Я знал все языки мира, и каждый был для меня родным. К горлу подступил комок. Мои губы беззвучно зашевелились, повторяя эти слова, этот последний отчаянный крик миллиардов живых существ. Потому что я - это они. И мы все хотим жить...

Как только губы остановились, завершив фразу, комок в горле взорвался хлынувшими из глаз слезами. Я вспомнил, кто я и где я. Я вспомнил всё, всех и каждого. Слёзы хлестали, словно из шланга, я не мог ничего видеть и только, зажмурившись, упал на колени, сотрясаясь и оглашая мёртвый пейзаж своим воем. Я бил щебень кулаками и скрёб скрюченными пальцами, пока через меня проносились алчность, жажда власти, ярость, восторг, недоумение, паника, животный страх, отчаяние. Все, абсолютно все эмоции, какие только способны были испытывать живые существа, пронзили меня одновременно, пытаясь разорвать на части. За доли секунды я пережил весь спектр последних мыслей и чувств обитателей планеты. Я был военным, и ребёнком тоже, а ещё родителем этого ребёнка, и родителем родителя, религиозным фанатиком, любовником, рабочим, преступником, путешественником, птицей в небе, кротом в земле, москитом в паутине и пауком, и много ещё кем. Ими всеми, так любившими жизнь!

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смог открыть, наконец, глаза. Я находился на самой вершине здания под гнетущим небом. Ровная гладкая серая крыша, по которой были разбросаны серые параллелепипеды вентиляционных коробов. На одном из них сидел мужчина в оранжевом комбинезоне радиационной защиты. Голова, впрочем, была не защищена. Я увидел аккуратную русую бородку-клин и небольшие очки.

- С возвращением, что я тут ещё скажу, - сказал он.

Да. Вернуться было очень непросто. Когда произошла всеубийственная мировая война, в меня одновременно вернулись несколько миллиардов загубленных жизней. Это было очень больно. И я кричал так, что мои нынешние стенания смотрелись в сравнении всего лишь жалким затухающим эхом. И я думал, что погибну сам. Но я выжил, пусть и почти утратив рассудок, я выжил ради того, чтобы у жизни был шанс. Всегда должен быть шанс, как бы плохо всё ни было. Мой друг помог мне исцелиться, поместив в комнату, названную мной операционной. Вечная благодарность за это ему. Я подошёл к нему и сел рядом.

- Это было больно. Это было очень больно!

- Я знаю, - он положил руку на моё плечо. - Мне ведь тоже мало не показалось. Ты, главное, отдыхай. Хорошо питайся и не вздумай умирать! Я же тут чокнусь один на этой планете. Мне ж без тебя никак.

- Не умру... - я попытался улыбнуться, но получилась только кривая гримаса. - Они все хотели жить, абсолютно все. Даже те, кто думал, что не хочет больше. Перед лицом такого ужаса. Это... так хреново мне не было никогда. Но я выживу. Мы оживим эту планету вновь!

- Вот и славно, друг! - он встал и провёл рукой вокруг. - С чистого листа! Я начну немедленно. Пусть пройдут тысячи лет - природа возьмёт своё и залатает все раны, даже самые ужасные. А там уже вовсю развернёшься и ты. А пока отдыхай.

Да. Отдых мне необходим, но совсем расслабляться тоже не следует. Где-то удалось сохраниться крошечным островкам жизни. Они, скорее всего, породят больных мутантов, но пока я жив - у жизни всегда будет шанс. И космонавты где-то на орбите... Ох. Их боль мне ещё предстоит испытать.

Где-то вдали луч восходящего солнца смог ненадолго пробить серую пелену, затянувшую небо, и озарил лица Хранителя Планеты и Хранителя Жизни.